Ливия 13. Спектакль про сегодня.
Спектакль «Ливия, 13» Михаила Патласова о том, что ошибки взрослых могут дорого обойтись их собственным детям или же детям от них зависящим. И что один из самых действенных способов решения проблем - это грамотный диалог, к которому, к сожалению, ни подростки, ни взрослые зачастую элементарно не готовы. «Ливия» ни капли не пытается скрывать своего истинного образовательного назначения, но наоборот объявляет о нем в самом начале: цель спектакля - предупредить возможное наступление в жизни зрителей событий, показанных на сцене. Спектакль основан на одноименной пьесе Кристины Риндеркнехт, рассказывающей историю 13-летней девочки Ливии и двух её подруг, пошедших в новую школу и сталкивающихся впоследствии с различными проявлениями подростковой жестокости и другими «радостями» взросления.
Несмотря на явную социальную направленность, «Ливия» не лишена эстетической составляющей. Заключается она в том числе актерской игре. Тот факт, что 13-летних подростков изображают четыре взрослых актера, создаёт определённый эффект. Но дело здесь не только в явном различии означаемого и означающего. Дело в способе актерского существования. Актёры появляются на сцене в обычной повседневной одежде, соответствующей их реальному возрасту и социальному статусу, что создаёт впечатление, будто это и есть «обычный» вид этих четырёх людей, работающих актерами в «обычной» жизни. Благодаря этому зритель начинает острее воспринимать феноменальное тело актера (реальное, живое), чем семиотическое (тело как знак, персонаж).
В процессе игры также отсутствует попытка вжиться в роль, реалистично изобразить героя. В «Ливии» актёры постоянно существуют в режиме отстранения от роли, хотя бы потому, что каждую свою реплику они начинают с идентификации изображаемого героя: «я - Ливия», - говорят Гала Самойлова, Дарья Степанова или Марина Рослова перед тем, как сказать что-либо от её лица. Данный приём служит нескольким целям. Со стороны механики спектакля называть персонажа необходимо, потому что у актеров «Ливии» нет закреплённых ролей, они перебрасывают их друг другу словно мячики, а временами как будто переходят в режим борьбы за этот самый мячик, пытаясь высказать каждый своё как можно быстрее. Этот процесс также читается и в качестве абсолютно полярных символов: того, как взрослые пытаются буквально говорить и решать что-либо самостоятельно за детей, и того, как эти самые взрослые, чтобы понять детей «залезают в их кожу», примеряют их проблемы на себя и призывают к тому же своего взрослого зрителя.
«Ливия» также не придерживается принципа соответствия пола актёра и персонажа. Так Валерий Степанов на протяжении спектакля играет как главных героинь девочек или мальчиков-подростков, так и, к примеру, отца Ливии. При этом ни одна роль не закреплена и не играется преимущественно одним актером (за исключением злобной манерной школьницы, адепта модельной школы - ее играет исключительно Валерий Степанов, что несомненно добавляет спектаклю юмора). Все эти приемы создают впечатление постоянной динамики, «раздваивают» восприятие зрителя на восприятие актёра как персонажа и актёра как актёра, существующего в качестве самого себя на сцене в данный момент.
Спектакль изо всех сил транслирует неформальность. Первой на сцене (которая, строго говоря, и сценой-то не является, по крайней мере в пространстве медиацентра Новой сцены) появляется продюсер спектакля, обозначающая сразу три важных момента. Во-первых, называя дальнейшее действие «спектаклем на предупреждение», во-вторых, задавая вопрос, есть ли в зале зрители младше двенадцати лет и, в-третьих, приглашая на сцену четырех подростков из зала.
Слева от пространства, в котором будут непосредственно находиться актеры, стоит стол. На нем можно увидеть игрушечный домик и несколько кукол. Вызвавшиеся подростки садятся вокруг стола и получают от продюсера инструкции, которых не слышит никто кроме них. В течение спектакля подростки будут с разной степенью увлеченности делать попытки повторять происходящее на сцене с помощью кукол. Один из смыслов данной части «Ливии» напрямую перекликается с определением, данным ей в самом начале: «спектакль на предупреждение», в котором дети изображают сцены буллинга, но при этом как бы отстраняясь от происходящего, изучая ситуацию со стороны, в безопасных условиях. Все происходящее на столе с игрушками транслируется на экран, находящийся прямо за спинами актеров, утверждая этот процесс как часть художественной реальности спектакля и даже вписывая подростков в состав его участников, ведь от их действий меняется определенная сторона постановки. Таким образом зрители полностью контролируют единственный сценографический объект в спектакле.
Однако акция с вызовом подростков на сцену – это практически единственный акт разрушения четвертой стены в спектакле. Время от времени актеры обращаются в зал с вопросами, но ни в коей мере не ждут ответов, а если и происходит какое-то незапланированное взаимодействие с публикой по инициативе самой публики, это не вызывает никакой реакции актеров и создает лишь впечатление разрушения структуры спектакля, а не ее обогащения.
По окончанию игровой части «Ливии» происходит обсуждение, организованное в виде обязательной части спектакля. В этот момент не успевшие опомниться зрители уже становятся главными создателями действия. Если вписывать обсуждение в «скелет» спектакля (ведь, по сути, оно происходит после каждого показа и несет в себе явное продолжение мысли), то это второй момент активного участия зрителя в постановке. Важно отметить, что между основной игровой частью и обсуждением нет перерыва, поклонов и аплодисментов зрителей. Это не только окончательно лишает «Ливию» какого-либо театрального пафоса, но и подчеркивает единство первой и второй части.
Участники и создатели спектакля, выступая в основном в роли модераторов разговора, просят дать какие-либо комментарии по поводу возрастного ограничения, а также попытаться выдвинуть предположение о том, какие действия героев могли бы изменить или предотвратить события спектакля. Первый вопрос несет в себе функцию зрительского фидбэка по поводу одной из важнейших для «Ливии, 13» сторон этического плана: с какого же возраста театр имеет право подвергать своего зрителя не самому простому контенту, включающему темы алкоголя, секса, буллинга и суицида? Ответы на этот вопрос всегда примерно подтверждают правоту создателей, выбравших ценз 12+, однако не обходится и без совершенно противоположных отзывов. Что, в общем и целом, ведет нас к вечному вопросу об ответственности театра за воздействие на зрителя, который стоит еще острее, когда речь идет о детях.
Второй вопрос, касающийся рассуждений о действиях героев «Ливии», кратковременно переводит зрителя практически в статус участника спектакля. Поднимая руку, высказывая свое мнение по поводу подростковых проблем и чаще всего делясь историями из собственного опыта, зрители могут воздействовать на произведенное спектаклем впечатление и даже создавать дополнительные смыслы и коннотации.
Но важнейшей функцией обсуждения и вообще формы построения спектакля, является именно возможность поставить создателей спектакля (актеров, режиссера, продюсера, драматурга, etc.) и зрителей на одну платформу. Платформу ведения диалога. Да, пусть обсуждение не всегда проходит гладко, как не всегда получается добиться той глубины, которой хотелось бы, будь тому причиной неготовность зрителей говорить или ошибки модераторов. Однако, именно этот прямой вызов к разговору дублирует и подчеркивает главный смысл, заложенный в пьесе Риндеркнехт: острую необходимость диалога поколений.
Диалога, в котором взрослые смогут быть услышаны, а дети поняты и приняты. Когда любовь первых ко вторым наконец-то найдет способ адекватного выражения без строгих ограничений или блаженного безразличия, которые, в сущности, часто приводят к одним и тем же проблемам.