Объять необъятное
«Мертвые души» в Театре им. Ленсовета – дебютная режиссерская работа актера Романа Кочержевского, чьи театральные воззрения во многом сформировались под влиянием Юрия Бутусова, бывшего главного режиссера театра. В спектакле чувствуется желание следовать за мастером, говорить на его языке. Но, смотря «Мертвые души», зритель отчетливо понимает: это не Бутусов.
О следовании за Бутусовым говорит уже выбор материала – Гоголь. Нетленная классика, которая должна превратиться в постмодернистский коллаж. На базе классики и остранение, и эктравагантность визуальных решений предстают более выпукло: рождается парадокс – один из важнейших художественных стимулов для «актеров-бутусовцев». Потому – здесь Кочержевский знает, куда двигается. Его главным отличием от Бутусова становится иной тип композиционного мышления. Где у Бутусова варианты, актерские пробы, рефрены, разрывы потока времени или бег по кругу – там у Кочержевского автономные, герметичные «сцены-капсулы», в которых время не становится отдельной темой.
В том, как строятся роли, тоже есть аллюзии к культовым ленсоветовским опусам Бутусова. На первый взгляд, кажется очень «бутусовским» решение отдать роль Чичикова нескольким исполнителям. Но это не образующий принцип спектакля. «Версии» Чичикова в коллаже Кочержевского кажутся излишними, избыточными при столь убедительной игре «основного» – Федора Пшеничного, воплощающего образ человека без лица и без особых примет.
Между встречами Чичикова с помещиками несколько раз возникает один и тот же мотив. Павел Иванович с силой тянет на себя поводья брички: гигантские, они вырастают откуда-то из зала. Чичиков – в самом центре сцены, буря и непогода усиливают напряжение – сдерживать коней (читай: Птицу-Тройку) удается с трудом, как нелегко обуздать рок, превзойти замысел судьбы. Эта сцена дает какое-то очень конкретное, очень определенное знание о герое. Её играют разные Чичиковы, что заставляет обратить на образ более пристальное внимание. Проблема в том, что остальное действие слабо соотносится с этим символом. Остальное в спектакле существует отдельно, само по себе. Между составляющими не возникает нужного напряжения, взаимопроникновения смыслов.
К поэтике Бутусова отсылает также возвращение к «классическим» актерским дуэтам, сложившимся в его спектаклях. Чету Маниловых играют Александр Новиков и Наталья Шамина – вспоминаем «Дядю Ваню». Анна Ковальчук в образе Коробочки здесь обольщает Чичикова– Сергея Перегудова: привет спектаклю «Все мы прекрасные люди». Наконец, появляются Виталий Куликов и Лаура Пицхелаури – роковые любовники из «Макбет. Кино», здесь они – Михаил и Феодулия Собакевичи. В привлечении параллельных театральных реальностей – обращение к актерской теме, которая в свое время стала прорывом ленсоветовского «Макбета» (а до него – сатириконовской «Чайки»). Но у Кочержевского не делается той экзистенциальной постановки вопроса: весь мир – театр, или же театр есть весь мир? «Мертвые души» – это скорее холодная, постмодернистская усмешка, ирония над неизбывной цикличностью театрального процесса. Хотя мысль интересна, нельзя сказать, что она открывает выбранный материал. Да, каким-то образом это можно соотнести с Гоголем, но только делать это совсем не обязательно.
Визуальные образы, созданные Кочержевским, кинематографичны и тяготеют к области театрального дизайна. То есть это разворот на 180 градусов от бутусовско-шишкинского сценического хаоса и их буквально деконструированного пространства. Кочержевскому интересна в сценографии игра со стилями. Интерьер каждого помещика содержит элементы, вполне четко атрибутируемые как советские: шкафы, этажерки, гигантский телевизор, кресло, настольная лампа, елочная игрушка. Все это помещается на узком отрезке сцены, за рамкой, отделяющей глубину. Фоном выступает экран, меняющий цвета, тем самым полностью преображающий облик пространства (такой сколько угодно можно видеть в работах Роберта Уилсона). Опять же парадокс: советская мебель и фэшн-подсветка. За этим же экраном происходят сцены теневого театра – убедительно комичные, они оказываются лишь редкими вкраплениями в действие, а жаль (режиссерским дебютам часто сопутствует проблема избыточности: идеи не получают достаточного развития, так как им всем просто-напросто тесно в одном спектакле. Но подробно на этом останавливаться не буду).
«Мертвые души» такими, какими они получились у Кочержевского, безусловно стоит посмотреть ради потрясающей работы Сергея Мигицко. Он играет Губернатора и – внезапно – Плюшкина (думается, мысль такова: если Чичиков – это образ, требующий множества актеров, то Мигицко – актер, требующий множества ролей). Губернатор – это гротескная, супер-выразительная игра жеста – сцены, решены через прием теневого театра. Плюшкин – это две-три характерные детали – и вот перед нами живой и сложный характер. Он и деспотичен, и визглив, но уж точно не мелок и не мелочен. В первую очередь он одинок.
Под многогранное понятие «одиночества» здесь подверстывается все: от запойного смеха сладкой парочки Маниловых до плачущей маленькой Феодулии Собакевич, которая собирает по сцене старые мягкие игрушки. Даже Чичиков – и его драма в желании соединиться с губернаторской дочкой (в блестящем комическом исполнении Риммы Саркисян). Но этот смысл на фоне эстетической разноголосицы неочевиден, а в финале его неожиданное акцентирование приводит в недоумение.
Так или иначе, дебют Романа Кочержевского – сегодняшний день Театра им Ленсовета. Есть основания думать, что премьера оказалась в каком-то смысле спасительна. Для зрителей, не представляющих жизни без того театра, которым Ленсовета стал при Ю.Б. И, что не менее важно – для актеров, которые, очевидно, имеют большое желание продолжать работу в русле современного игрового театра.