Оптимистическая трагедия. Взгляд в прошлое
Спектакль, прежде всего, на первый план ставит историю (сюжет) Вишневского о Гражданской войне в России, свободном анархическом отряде и присланном партией женщине-комиссаре. Но в какой форме нам рассказали эту историю! Прямо у нас на глазах создаётся пародия на концерт, приуроченный к очередной революционной годовщине. Ведущие концерта – Аркадий Волгин и Эра Зиганшина – одеты, ведут себя и говорят, так как в современное время представляют образ советского юбилейного концерта. Этот концерт не реальность, не историческая правда, не реконструкция. А образ в головах наших современников, культурный код или стереотип. В этом концерте и в качестве исполнителей, и в качестве зрителей будут принимать участие матросы отряда.
Этот спектакль, возможно, играть только в Александринском театре. Все благодаря залу Росси. Когда по золоту александринской сцены начинают ходить огромные тени революционных матросов это рождает тревожность у зрителей и новые смыслы.
Огромные тени-матросы на самом деле главные герои и главный смысл спектакля, именно через них происходит попытка решить главный вопрос – об индивидуальности и массе, о значимости собственного решения и неведомой силе. Матросы – первые живые персонажи на сцене (они появляются сразу после «заставки» революционного концерта), но в тоже время становится ясно, что все они уже мертвы. Их лица выбелены. Мимика замершая. Много играет тело – руки безвольно весят, и вообще все тело будто движется не их физическими усилиями, а какой-то неведомой силой, которая позвала их на концерт в их память. Все матросы движутся вместе и в первые минуты какой-то единой массой. Но в тоже время на протяжении всего спектакля появляется мысль о персонификации каждого.
Здесь каждый герой зависит от своего исполнителя, актера. Это не роль кого-то – Сиплого, командира корабля, Вожака. Это роль – отношение актера к персонажу. Если все герои выделяются как самостоятельные фигуры, то некоторых наделили особыми чертами – так Командир в исполнении Александра Лушина все действие проводит с колом, который пронзает его голову. Матросы вносят и выносят его еще живого, сам он не ходит, лишь стоит. Он изначально человек из другого мира. Он ещё мертвее, чем все остальные мертвые матросы.
В этом неживом мире, тем не менее, торжествует любовь. Тонко проведена линия любви между Алексеем – Тихон Жизневский – и Женщиной-Комиссаром– Анна Блинова. Любовное напряжение, которому не суждено раскрыться и даже обнаружиться прослеживается все действие - сцена, где Алексей и Комиссар с клоунскими носами тянутся к друг другу, словно Пьеро и Коломбина, навсегда обреченные быть бесконечно далеко друг от друга. Символы Серебряного века (они появились много раньше, но здесь про, то какими Пьеро и Коломбину сознавал Серебряный век) тянутся к друг другу в революционное лихолетье. Здесь впервые видеопроекция с падающими белыми точками работает на истинное значение пафоса. Как самого чистого выражения чувств.
И вопрос о смерти это самый главный вопрос в спектакле. Сколько стоит смерть всех этих моряков, всего этого мира? Нужна ли она вообще? Ломая советский миф - мы можем снять со смерти что-то воспевающее её. Не нужно умирать ради государства и идеи, может, стоит научиться просто жить в государстве?
Главное противоречие пьесы - стихийное начало революции и мастерство плести интриги и заговоры её (революции) создателей. В организаторах революции (в тех, кто наслаждался ее плодами сидя в президиумах) не оказалось страсти, вольности и любви. Совсем не Робин Гуды совершили «великую и бескровную». А реальные создатели революции оказались один на один с её последствиями.
Спектакль Рыжакова сложен по своей форме. Состоящий из основной драматической фабулы, на которую как на нитку насажены мизансцены и концертные номера, он одновременно внутренне целен и раздроблен. Концерт состоящий из репа, классической музыки, чтения стихов и прозы, лекции о сифилисе (актерская находка Лысенкова), моряков и проституток пытается говорить с зрителем о самом главном – о том что есть смерть и жизнь, история в её естественном течении, её жертвы и создатели, что такое хорошо и что такое плохо.
Работая с советским мифом, режиссер как будто не удерживается и в конце дает своим героям прямо с авансцены пафосно и одновременно лирично обратиться к зрителям с речью о счастливых будущих детях. Но в конечном итоге мы ( и режиссеры, и актеры, и зрители) же разыгрываем оптимистическую трагедию, хоть Проститутки нам и прочитали реп о том, что «В этой трагедии не будет оптимизма, всех засосало в жерло катаклизма. Никому не удалось дожить до коммунизма, всем им досталась смертельная клизма».